2.2. Как Борисовщина встречала и… провожала армию Наполеона

Все меньше и меньше остается времени до знаменательной даты в истории Борисовщины — 200-летия событий Отечественной войны 1812 года. Создается впечатление, что все, о чем можно было написать, уже давно написано и исследовано предшественниками. Но это не так. В этой интереснейшей главе из многостраничной книги прошлого нашего края, до сих пор существуют листы, которые, несмотря на новый взгляд современной отечественной историографии и доступности источниковедческой базы, до нынешнего времени остаются недописанными.

Сказанное в полной мере относится к вопросу о неоднозначном отношении жителей края к почти пятимесячному присутствию наполеоновских войск на территории Борисовского повета. Но вот незадача. Нигде толком не объясняется, в чем же выражалась эта самая «неоднозначность», кем и как она проявлялась, каковы ее последствия. Попытаемся в общих чертах ответить на эти и другие вопросы.

...Когда 8 июля 1812 года войска из I пехотного корпуса маршала Луи Николя Даву заняли Минск, большинству населения Борисова, местечек, сел и деревень Борисовского повета со всей очевидностью стало ясно — вскоре предстоит жизнь под французским владычеством. Слухи и паника, вызванные приближением французов, послужили знаком к началу исхода из края насмерть перепуганного населения. Те, кто решил остаться или раздумывал — замерли в ожидании.

Его нарушил утром 12 июля казак, на взмыленном коне, доставивший известие — разъездами обнаружены большие силы французской кавалерии, идущей по большому тракту со стороны Минска. Борисовская гарнизонная команда численностью в тысячу человек, возглавляемая полковником Грессером, повинуясь секретному предписанию князя Багратиона, подожгла мост через Березину, военные продовольственные магазины (склады), побросала в реку Сху предварительно заклепанные орудия, ядра и порох, а затем незамедлительно выступила по дороге в направлении к Бобруйской крепости. Пыльный хвост военной колонны вперемежку с беженцами, среди которых можно было видеть учеников местного лицея, еще долго был виден с высот незавершенного тет-де-пона, оставленного без боя...

Живописную картину потрясения социально-политических устоев рисует белорусский исследователь В. Краснянский в книге «Г. Борисов и Борисовский уезд в Отечественную войну 1812 года», изданной в типографии Гродно еще в 1914 году.

Если для православных нашествие «Великой армии» и было «величайшим бедствием» (в проповедях духовенство изображало ее едва ли не армией антихриста, под которым естественно подразумевался император Франции) то, как отмечает Краснянский «польское население встретило французов с восторгом и предупредительностью, видя в них своих освободителей от русского владычества».

Кто же подразумевался в начале XX века, да и в последующие, советские времена под словосочетанием«польское население»? Традиционно, главными фигурантами здесь выступали католики по вероисповеданию, приверженцы польского уклада жизни и культуры, т. е. духовенство, магнаты, состоятельная поместная и служивая шляхта, но никак не обыкновенный верующий белорус — обыватель, ремесленник или пахарь, исправно посещавший костел, чтобы послушать воскресную мессу. Лишь с обретением независимости белорусские исследователи исправили историческую несправедливость, приплюсовав к «польскому населению» немалый процент мещан, вольных жителей и крестьян, добавляя, что ни они, ни среднестатистическая шляхта, не являлись в прямом смысле поляками — вернее«полонизированными» белорусами.

Между тем, хорошо известно, что помимо православия и католицизма довольно значительная часть населения края (бедная застенковая шляхта, часть мещан и особенно сельские жители) придерживались Унии — объединенной греко-католической церкви, созданной в 1596-м и ликвидированной царскими властями в 1839-м. По данным на 1795 год, из общего числа всех 1098 церквей Минской губернии 866 числились за униатской конфессией, правда, по прошествии 17 лет в результате количество последних несколько поубавилось. Так вот, униатам и католикам от сохи духовенство тоже преподносило Наполеона в благородном образе «освободителя подневольной нации» и «восстановителя» некогда единой Польши.

Впрочем, общие разговоры о свободе ассоциировались каждой социальной группой населения с вполне конкретными свободами для себя в отдельности. К примеру, те же беднейшие слои шляхты надеялись повысить свой сословный статус, мещане — вернуть некоторые из утраченных прав и вольностей, а для крестьян — любого вероисповедания, будь-то православных, или униатов — все чаяния сводились к одному — обретению личной свободы, как это произошло в соседнем герцогстве Варшавском в 1807 году.

С другой стороны, по той же причине часть поместной шляхты края, невзирая на обостренное чувство патриотизма к Великому княжеству Литовскому, не поддерживала идей Наполеона, и виной тому было заурядное чувство корысти вкупе с привычкой к практически бесплатной рабочей силе. Некоторые поместные шляхтичи за почти 20-летний срок нахождения края в составе империи успели превратиться в типичных господ-хозяев, радетелей крепостничества, гарантом которого выступала могущественная Россия. Поэтому, император Франции представлялся им не в качестве «освободителя», а скорее бунтаря-революционера, покушавшегося на святое — право распоряжаться крепостными, как заблагорассудится.

Не правда ли, странно как-то получается. О «польско-католическом гнете» белорусского народа исписано немало страниц, а вот об узаконенном царскими властями и одетом на тот самый народ ярме рабства каковым, в сущности, и являлось крепостное право — фактически ничего.

Что сразу обескураживало, так это бегство далеко не всех православных священнослужителей, помещиков и крестьян со своих насиженных мест. Конечно, православному служителю церкви пришлось показывать лояльность или, по крайней мере, соблюдать нейтралитет к новой власти, чтобы храм, в котором успели устроить склад, не закрыли вовсе.

Факт, остается фактом, но Борисов, не став исключением, встретил завоевателей, как дорогих гостей — по старой славянской традиции с хлебом с солью! ...С убытием из города русских войск «в Борисове немедленно составилась временная комиссия для охраны города и для торжественной встречи французов. В составе ее вошли Борисовские помещики: Пий Тышкевич, Осип Воллович, Иосиф Слизень, Иосиф Стацевич и Ян Норвид...».

Пока временная комиссия готовилась к достойной встрече конно-егерских полков бригадного генерала Бордесуля, ему навстречу вышел адвокат Станислав Витковский «который поставил себе за особенную честь первым сообщить французам известие об очищении Борисова русскими войсками. Вместе с тем, стараясь отличиться в глазах французов, он тут же предупредительно предложил отбить у казаков волов, уведенных ими из Борисова». Вняли ли конные егеря совету адвоката, к сожалению, история умалчивает, зато она извещает, что в шесть часов вечера «собравшиеся в Борисове окрестные помещики-поляки и местные чиновники русской службы из поляков, с католическим духовенством во главе, встретили французов шумными изъявлениями своей радости».

Городская площадь то и дело оглашалась криками Vive Napoleon! Vive l’empereur! Vive le liberateur! Видимо члены временной комиссии посчитали или им деликатно намекнули, что бравым кавалеристам генерала Бордесуля одних криков радости будет явно недостаточно и встречу необходимо закрепить чем-то более осязаемым, например банкетом с бесплатной выпивкой и закуской. На следующий день, т. е. 13 июля «было устроено торжественное угощение для французских солдат, при чем в полное их распоряжение были предоставлены

Невзирая на постоянно растущую в душе тревогу от грядущих перемен абсолютное большинство населения края продолжало жить повседневными заботами о хлебе насущном, не теряя надежды на лучшее. Это касалось и уравнивало всех — и евреев, и православных, и католиков, и униатов...

«Все жители взбунтовались против нас, вооружились вилами и косами, укрывались в лесах, убегали от войск наших, нападали на малые партии и курьеров» — констатируется, нет, не в донесении французского командования, а в одном июльском рапорте главнокомандующего 3-й Обсервационной армией генерала от кавалерии А. П. Тормасова императору Александру I и военному министерству.

Правда, русский генерал говорит о населении Гродненской губернии, считавшейся совместно с Виленской литовскими. К белорусским губерниям традиционно относили Витебскую и Могилевскую, кстати, не вошедшие в Великое княжество Литовское, возрожденное волей Бонапарта. Минскую же губернию, служившую своеобразным буфером между ними, российские власти не относили ни к первым, ни ко вторым, но ситуация на ее территории была практически такая же...

Приняв присягу на верность Наполеону от населения Борисовщины, французы убыли далее на восток, практически не встречая какого-либо серьезного сопротивления со стороны местных жителей. Тем не менее, в Борисове разместился крупный гарнизон, призванный поддерживать порядок и, когда понадобится, вести борьбу с той частью населения, которая выразила бы недовольство или, пуще того, оказала открытое сопротивление мероприятиям, проводимым новой властью в лице администрации Борисовской подпрефектуры, укомплектованной представителями из числа именитых фамилий края.

Реально же власть принадлежала не им, а ставленникам императора Франции (первым таким ставленником в ранге военного губернатора стал бригадный генерал барон Жозеф Барбанегр из I-го пехотного корпуса маршала Даву). Виртуозно спекулируя на чувствах возрождения и свободы, Наполеону, и не помышлявшему предпринимать каких-либо кардинальных шагов, удавалось без особого труда добиваться выполнения продовольственных, имущественных и иных требований для своей армии. Между тем, императорские «нужды» возрастали изо дня в день, словно снежный ком... Причиной тому была явно затянувшаяся кампания, обостренная болезненной «ахиллесовой пятой»Наполеона — отсутствии налаженного снабжения провиантом и фуражом. Все чаще и чаще в подпрефектуру поступают жалобы на насилие и произвол, чинимые проходившими войсками, отрядами фуражиров, а также стихийными шайками дезертиров, мародеров и других разбойников в разноцветных мундирах «великой армии». Но если одни только жаловались, то другие переходили к партизанской тактике действий.

Скрываясь в бескрайних лесах Борисовщины, крестьяне время от времени нападали на небольшие отряды мародеров и вновь уходили под прикрытие «зеленки».

Как бы там ни было, но русскую 3-ю Западную армию, форсированным маршем шедшую через юго-западные белорусские земли к Березине, с распростертыми объятиями тоже не встречали.

«...Жители здешние смотрят уже на нас как на иностранцев и неприятелей, — записал в „Дневнике“ 10 ноября шеф 13-го Егерского полка генерал-майор В. Вяземский, находясь на биваке примерно в 100 км от Несвижа. — В три месяца они уже забыли, что они подданные России».

Любопытно, что масла в огонь подливали солдаты самих русских армий, мародерствующие с боем взятые города и местечки, а зачастую без зазрения совести забиравшие последнее оставшееся у населения края от «хозяйствования» французов.

«...Когда неприятель прогоняем был, — читаем в отношении Минской казенной палаты в Минское губернское для военных повинностей присутствие о разорении крестьян Девошицкого староства Борисовского повета во время войны 1812 года, — то, проходя около того же староства в немалом количестве, российская армия, а потом корпус г-на генерала от кавалерии Кологривова все остатки хлеба и скота частью под квитанции, а большей без оных позабирали, и лошадей, сколько кто мог из последков достать позагоняли и, таким образом, крестьяне лишились «всех способов к поддержанию себя»

Самое интересное состоит в том, что население отплатило той же монетой.«Возмездие» последовало спустя пару дней, когда французский маршал Удино стремительной атакой выбил из города русские войска обратно на правый берег Березины. 

«Таким образом, Борисов был во власти неприятеля, — находим в записках адмирала Чичагова, — но мы удержали за собой мостовое укрепление. Спереди я ожидал Наполеона, с тыла опасался нападения Шварценберга. Жители до того были к нам враждебны, что бросались грабить мои экипажи, которые я поставил сзади в лесу, для защиты от выстрелов. Вследствие сего я вынужден был послать часть моего конвоя, чтобы разогнать грабителей».

Последовавшая череда событий европейского (если не мирового) масштаба, разыгравшихся в Борисове и на Борисовщине в последней декаде ноября 1812 года, лишь накалила обстановку. По свидетельству Сухецкого, «ограбив и превратив в пепел» часть Борисова, 

«изнуренное неприятельское войско после перехода чрез Березину так опустошило места, чрез кои проходило, что большая часть жителей, оставив дома свои, разбежалась с женами и детьми по лесам, где многие из них погибли от холода и голода...».

Ожесточение населения к поверженным «освободителям», не оправдавшим надежд, констатируют и Е. Тышкевич, и авторы-составители издания 1910 года «Город Борисов»: 

«Толпы безоружных, больных, голодом и холодом лишенных чувств людей гнали в разные стороны, как скот: происхождение, достоинство, воспитание и что более — поразительный вид присутствующего несчастья и ужасного горя — ни у одного человека не находили снисхождения. Невозможно описать ужаса, в котором безоружные, измученные морозом, холодом и голодом французские мародеры, настигнутые на дороге или извлеченные из укрытия... должны были закончить свои жизни»; «озлобленное население города жестоко мстило пленным, загоняя последних в хлева и моря их голодом, отчего пленные часто сами зажигали хлева и гибли в огне».

Конечно, месть не библейский принцип, и воспылал ею далеко не каждый. Сердобольные крестьяне, не утратившие гуманизма мещане и шляхтичи, видя страдания измученных людей, бывало, давали приют солдатам некогда «великой армии», женам и детям гражданских лиц, сопровождавших войска, тем самым спасая «шерамыжников» (от франц. — cher ami — милый друг) от неминуемой смерти. Но на любой войне всякое бывает. Кто-то по-христиански — из милосердия и сострадания — предоставлял кров несчастным«наполеоновцам», а кто-то попросту делал деньги, без зазрения совести превращая осиротевших детей,«блуждавших по общественным дорогам и полю сражения», в предмет торговли. Особо котировались девочки-подростки, которых, если верить Е. Тышкевичу, «борисовчане продавали по 10 злотых польских, временами и дешевле, а меньших деток сбывали за бесценок. Те, кого продавали, обращались в служанок, горничных, хозяек кофеен и т. д.». Трагическая судьба. И все же это не был самый худший вариант в их жизни. «Иные... остались... переняли обычаи нашего края, выросли и по выходили замуж за достойнейших людей из среднего класса...»

Как ни странно, но война поспособствовала повышению образовательного уровня местного населения. Дворянство, рядовые обыватели и даже крепко стоящие на ногах крестьяне охотно обзаводились дармовыми «гувернерами» и «гувернантками», в буквальном смысле ломившимися в дома и готовыми за харчи и место возле теплой печи учить кого угодно и чему угодно.

Для сравнения: ранее выписать учителя из Франции могли себе позволить весьма состоятельные люди за немалую по тем временам сумму — до 1 тыс. руб. серебром годового содержания (корова стоила 55 копеек). Благо недостатка в «выморозках» (еще одно слово, одновременно с «шерамыжником», появившееся в деревне после двенадцатого года) не ощущалось, помимо «гувернеров», поместные имения и крестьянские хозяйства Борисовщины получили практически бесплатных квалифицированных европейских работников разных специальностей, восполнивших нехватку местных рабочих рук. Нашлись и такие, кто предпочел получить не «временное», а «вечное» российское подданство и отказался «выезжать из края, в который занесла их политическая буря».

Как верно заметил в монографии «Судьба московских трофеев Наполеона в Отечественной войне 1812 года» кандидат исторических наук И. Груцо: «Не исключено, что и сегодня в деревнях, расположенных в районе переправы, живут далекие потомки тех маленьких французов, которые были спасены белорусскими крестьянами.