Это не потолок. Это грунт

Стесняетесь? Испытываете неловкость? Теряете дар речи? Не знаете куда деть руки? Наступает замешательство?

Мне это чувство знакомо.

Осень девяносто первого. Я спецкорр "Волонтера" - "газеты для авантюристов и искателей приключений".

Это было, может быть, мое самое интересное время.

Я отвечал за полосу, на которую в каждый номер выставлял какую-то историческую реконструкцию о волонтерах прошлых веков.

Я копался в читальных залах и писал рассказы и очерки о пиратах и солдатах, викингах и камикадзе.

Работа была интересной. Но прожить на зарплату и гонорары не удавалось.

В одну из пятниц я отчаялся. Взял пачку газет и субботним утром отправился на вокзал.

Полночи перед этим не спал.

Пока ворочался в постели - придумывал: "Господа! Свежий номер "Волонтера"! История наших авантюристов в Анголе. Как убить газетой. Романтическая судьба Уильяма Дампира. Генеалогия "маузера"..."

Потом снилось: навстречу моему предложению тянутся руки с деньгами. Разные руки. Загорелые и бледные. Костлявые, тонкие и крепкие, ширококостные. С наколками и с бриллиантами. С никотиновой ржавчиной на указательном пальце правой руки и с изысканным маникюром...

Я сел на здолбуновскую электричку.

Часа через два из рюкзака, где покоилась пачка газет, я достал НЗ - "чекушку". Через шесть часов (в Шепетовке) я вышел и кроме обратного билета взял и поллитру.

Почему я не смог не только продавать, но и даже предложить пассажирам газету?

Работяги. Сельские бабки. Женщины с детьми. Кто-то в шляпе. Кто-то с затравленным видом - а очках. Кепки. Платки. Пустые глаза. Нищий в проходе...

Я глядел в их лица и не мог понять - почему я не могу им сказать: "Купите газету!"...

Почему я не смог? Ведь особых проблем с общением у меня никогда не было. Ни на работе, ни в личном. Были даже фантастические по наглости выходки.

Помню восемьдесят девятый год. Колыма. Выборы в Советы всех уровней. Я баллотируюсь на Россию по Центрально-Колымскому национальному избирательному округу.

Среди моих конкурентов - коммунист, обкомовский функционер.

Студеный декабрь. Автовокзал одного из райцентров Магаданской области. Растерянный я - посреди зала ожидания.

Я только что вошел с улицы. Там я видел мелькнувшую габаритными огнями черную "волгу" моего конкурента - он отправился в соседний район на встречу с избирателями, на которую я уже не мог попасть по абсолютно банальной причине - опоздал взять билеты на рейсовый автобус, а черные "волги" меня не обслуживали.

Но через минуту я понял: ведь вокруг-то - мои избиратели.

Через пять минут в зале ожидания ревела раскрученная толпа северян.

Через десять минут перепуганный начальник автовокзала усаживал меня в до отказа забитый людьми рейсовый автобус...

Толпа автовокзала была родной.

Люд электрички был почему-то чужим. Я глядел на них - сверху вниз. Это могли быть те же самые северяне, которых ограбила их страна, и которые вернулись на материк. Но они были почему-то чужими. Обратиться к ним - почему-то было унизительным.

Я вспоминаю, и крепнет подозрение: если ты не можешь обратиться к людям, к человеку - это чаще не твой потолок, это, скорее всего, - "грунт", на который спуститься не хочется.

Даже если перед тобой раскормленный хозяин шикарного кабинета, но тебе трудно обратиться к нему - скорее всего из-за презрения. Из-за твоего презрения к нему - торгашу, бандиту, мошеннику. И тут тебе не поможет ничто. Тогда работу, которая заставляет идти на встречи в шикарные офисы, лучше бросить.

Почему я не допускаю того, что барьером может оказаться смущение его именем, его должностью, фешенебельностью интерьера его офиса? Почему для меня не проблема превосходство моего собеседника?

Потому что этот вид смущения - не барьер. Это отличный трамплин для контакта. Но смущение из-за презрения к собеседнику - вот это действительно непреодолимо...